20 лет копирайт-войн

Если оглянуться на историю Интернета, мы все были преданы «технооптимистами», которые полагали, что, как только мы «соединим людей по всему миру», мы попадём в своего рода постиндустриальную нирвану, состояние настолько чудесное, что туда следует добраться как можно скорее, несмотря на возможные разрушения.

Проблема заключается в том, что это история Facebook, а не история Интернета. И несмотря на десятилетия хорошо финансируемых попыток отнести соцсеть к интернету, Facebook — это не интернет. Да это даже и не история Facebook: «соединение всех друг с другом» всегда было эвфемизмом для «тотального шпионажа в целях обогащения акционеров».

20 лет назад первые пользователи интернета были в восторге от потенциала цифрового мира. Но они также ужасно опасались, что всё может пойти не так. Возьмем Фонд Electronic Frontier Foundation (EFF), организацию, которая наняла меня 20 лет назад, всего через несколько месяцев после того, как крупные звукозаписывающие компании подали иск против p2p-сервиса обмена файлами Napster.

Начинались Войны за авторское право (или копирайт-войны). Napster показал, что план звукозаписывающей индустрии извлечь выгоду из интернета с помощью очередного «сдвига формата» обречен: нам постоянно приходилось покупать одни и те же пластинки, потом те же записи на кассетах, затем всё то же на компакт-дисках, но теперь мы были у руля. Мы собирались копировать компакт-диски, составлять плейлисты, делиться треками и возвращать в народ 80% записанной музыки, которую лейблы изъяли из продажи. 

Скорость восхождения Napster была головокружительной. За 18 месяцев Napster привлек 52 млн пользователей, что сделало его самой быстро внедряемой технологией в истории и позволило обогнать DVD-плееры. 

Падение Napster было столь же стремительным. В июле 2001 года сервис закрылся после 25 месяцев работы. Ещё месяц спустя компания объявила о банкротстве. Попытка лейблов втянуть в это венчурных инвесторов Napster и их спонсоров провалилась, но это не имело значения: инвесторы получили предупреждение, и обмен файлами P2P стал токсичен для балансовой отчётности.

Пользователям P2P было всё равно. Они просто перешли от «платформ» к «протоколам», переключившись на более децентрализованные системы, такие как Gnutella и BitTorrent, — системы, которые, в свою очередь, устранили свои собственные центральные точки отказа в неустанной борьбе со слежкой.

Чего они по большей части не сделали, так это не развили политическое сознание. Если бы «пользователи P2P» стали политической партией, они могли бы избрать президента. Вместо этого они держались подальше от политики, совершая грех высокомерия: «Наша превосходная технология делает ваши неполноценные законы неактуальными».

Пользователи P2P, возможно, и не интересовались политикой, но политика интересовалась пользователями P2P. Звукозаписывающая индустрия подала в суд на 19 000 детей, особенно выделив молодых разработчиков P2P. Например, в одном колледже был специалист по информатике, поддерживавший бесплатный программный пакет под названием FlatLAN, который индексировал общие файлы в любой локальной сети. Лейблы предложили ему мировое соглашение: если он сменит специальность и откажется от программирования компьютеров, они не будут требовать возмещения ущерба в размере 150 тыс. долл. за каждый трек в его коллекции MP3.

Эта фаза P2P-войн была гонкой между гражданским неповиновением и захватом регулирующих органов. Председатель комиссии Сената по торговле Фриц Холлингс представил законопроект, называющим преступлением продажу компьютера, если на нём нет специального чипа для защиты авторских прав. Остряки окрестили этот гипотетический сопроцессор «Чипом Фрица» (Fritz Chip). Предполагалось, что этот чип каким-то образом блокирует любое несанкционированное использование произведений, защищённых авторским правом. Законопроект Холлингса потребовал бы тотального сетевого наблюдения за каждым пакетом трафика, входящим или выходящим из США, и блокировки импорта ПО, которое могло бы победить этот чип.

Законопроект Холлингса умер, но у индустрии развлечений был запасной план: Федеральная комиссия по связи (The Federal Communications Commission, FCC)  приняла «положение о флаге вещания» (the Broadcast Flag regulation), правило, которое требовало, чтобы все цифровые устройства и их операционные системы были одобрены регулирующим органом. Последний должен был следить за тем, чтобы операционки разрабатывались исключительно с целью помешать их владельцам сохранять, копировать и иным способом манипулировать цифровыми видео высокой чёткости. Впоследствии EFF убедила федерального судью в том, что этот приказ был незаконным.

Так начались войны DRM (Digital rights management, технические средства защиты авторских прав) за то, будут ли наши устройства для подчинения нам или для контроля за нами. Войны DRM продолжаются уже много лет, с тех пор как Билл Клинтон подписал Закон об авторском праве в цифровую эпоху (Digital Millennium Copyright Act, DMCA) в 1998 году.

DMCA — это сложный, многогранный закон, но нас интересует раздел 1201, правило «против обхода», которое предусматривает уголовную ответственность за предоставление инструментов или информации в помощь обхода DRM. Звучит он как «контроль доступа к работам, защищённым авторским правом». Пункт сформулирован настолько широко, что под запрет попадает удаление DRM, даже если эти средства не приводят к нарушению авторских прав. Например, обход DRM на чернильном картридже принтера позволяет использовать чернила сторонних производителей, что никоим образом не является нарушением чьих-либо авторских прав. Но, поскольку для этого вам нужно обойти DRM, любой, кто предоставит вам инструмент для джейлбрейка принтера, рискует получить пятилетний тюремный срок и штраф в размере 500 000 долларов... за первое нарушение.

DMCA 1201 делает незаконным удаление DRM. Законопроект Холлингса и «флаг вещания» сделали бы преступлением продажу устройства, если бы на нём не было DRM. Объедините две нормы, и вы получите мир, где на всё установлены DRM и никому не позволено ничего с ними сделать.

DRM на ваших носителях — это грубый и ужасный способ превратить вашу коллекцию мультимедиа в замок из песка, который растворяется, когда приходит прилив. Реальное действие заключается в интеграции DRM в интернет вещей (IoT), который позволяет гигантским корпорациям диктовать, какое программное обеспечение может запускать ваш компьютер и кто может чинить ваши гаджеты. В том числе это означает, что больницы в разгар пандемии, которая случается раз в столетие, не могут починить аппараты искусственной вентиляции лёгких. DRM во встроенных системах также подразумевает, что исследователям, которые обнаруживают дефекты безопасности в широко используемых программах, грозит арест по федеральным обвинениям. Таким образом, научные конференции находятся под риском административной и уголовной ответственности за предоставление пространства для обсуждения подобных исследований.

По мере резкого падения цен на микропроцессоры стало логичным встраивать их в девайсы, которых становится всё больше, что превращает ваш дом, автомобиль и даже туалет в оснащённые датчиками, постоянно включённые сетевые устройства. Производители хватаются за любую «интерактивность» в качестве оправдания размещению их дерьма в интернете, но истинную мотивацию можно найти в DMCA 1201: если у гаджета есть чип, он может иметь тонкую оболочку DRM, удаление которой является уголовным преступлением.

Вы можете владеть устройством, но вы не можете удалить DRM, не рискуя получить тюремный срок. Поэтому в момент, когда ваши интересы вступят в противоречие с  коммерческими требованиями производителя, вы проиграете. Как говорит Джей Фримен, DMCA 1201 — это способ создать закон под названием «Преступное неуважение к бизнес-модели».

Войны DRM продолжаются, но во многих новых формах. В наши дни это часто называют борьбой за «Право на ремонт», но это лишь часть яростной битвы за то, кто будет решать, как работают цифровые технологии в области контроля климата, жилья, образования, финансов, политики и т.д.

Максималистки настроенные сторонники авторского права приветствовали DRM как средство борьбы с «пиратством» и называли любого, кто предупреждал о риске превращения устройств в вездесущих стражей и хранилища уязвимостей ПО, сумасшедшим фанатиком.

Это вполне естественная ошибка, если рассматривать сетевую цифровую инфраструктуру как сервис «видео по запросу», а не как нервную систему цивилизации XXI века. Мысль о том, что интернет — это кабельное телевидение в карманном компьютере, заставила тех же самых людей требовать копирайт-фильтров для любого вида социального онлайн-пространства.

Предложения по фильтрации существовали всегда, но они получили широкое распространение только в 2007 году, когда Google анонсировал систему фильтрации для YouTube под названием Content ID.

Google купил YouTube в 2006 году, чтобы избежать конкуренции с Google Video. Google — компания, которая покупает, а не создает. За исключением Search и Gmail, все её успехи – это приобретения, в то время её личные разработки, от Glass до G +, терпели неудачу.

YouTube привлёк гораздо больше пользователей, чем Google Video, но получил и гораздо больше юридических проблем. Громкий многомиллиардный иск от Viacom стал первой ласточкой судебных разбирательств.

Content ID был попыткой предотвратить будущие иски. Отобранным медиакомпаниям предложили представить работы, на которые, по их утверждению, принадлежат авторские права, и Content ID проверил все существующие и новые пользовательские загрузки на предмет совпадений. Правообладатели должны были решить, как Content ID обрабатывает эти совпадения: они могут «монетизировать» (получая доход от рекламы, который генерирует видео пользователя) или блокировать их.

Content ID — одна из тех систем, которая хорошо работает, но делает плохие ошибки. У неё есть три критических недостатка.

1. YouTube чрезвычайно терпимо относится к ложным заявлениям об авторских правах — их можно предъявить к самому разному контенту, от пения птиц до мелодий Брамса. И медиакомпании указывали на это.

2. Content ID допускает ложные срабатывания. Если система слишком топорная, её можно легко обойти, добавив немного шума, вырезав несколько секунд из потока или незаметно изменив тональность. Content ID также настроен на блокировку нарушений, даже если при этом придётся удалять материалы, не нарушающие авторские права.

3. Content ID не может понять и принять «добросовестное использование» (fair use). Добросовестное использование — плохо понятая, но жизненно важная часть авторского права. Как говорит Верховный суд, это запасной вариант, позволяющий согласовать авторское право (о том, кому разрешено публиковать определённые фразы) с Первой поправкой (запрещающий правительству принимать такие законы). Не существует чёткого определения, какое использование является добросовестным. Здесь скорее приходится опираться на большой объём судебной практики и некоторые законы, которые необходимо рассматривать в совокупности. Вот несколько вариантов, которые были признаны добросовестными при определённых обстоятельствах: создание копий голливудских блокбастеров для просмотра на домашних вечеринках; полное копирование коммерческой новостной статьи для прочтения и обсуждения; публикация коммерческого бестселлера, который является несанкционированным пересказом другого бестселлера, специально с целью замены оригинальной книги в воображении читателя. Так вот, это были очень специфические обстоятельства, и я не пытаюсь сказать, что всё это  справедливо, но алгоритмы Google никогда не смогут тонко различать оттенки. Мало того, они даже не пытаются. Вместо этого YouTube в основном действует так, как будто добросовестного использования не существует. Создатели, чьи работы демонетизированы или удалены, могут подавать апелляции, но это, как правило, препятствует добросовестному использованию.

Content ID принес правообладателям миллиарды долларов, но не положил конец нарушению авторских прав на YouTube, о чём нам часто напоминают сами же лоббисты «большого контента». YouTube потратилна эту систему 100 000 000 долларов ( и продолжает тратить ), что объясняет, почему только крупнейшие технологические компании, такие как Facebook, пытались использовать собственные фильтры.

Правообладатели находят фильтры авторского права неадекватными, но при этом требуют увеличения их числа. В 2019 году в ЕС разгорелись споры по поводу статьи 13 Digital Single Market Act о том, что платформы должны предотвращать «повторную загрузку» материалов, удалённых после жалобы на нарушение авторских прав. Статья 13 вызвала уличные демонстрации в городах по всей Европе, а петиция против неё собрала больше подписей, чем любая петиция в истории ЕС.

Чиновник, продвигающий статью 13, немецкий политик по имени Аксель Восс, неоднократно настаивал на том, что предотвращение повторной загрузки возможно без автоматических фильтров: в конце концов, существующая Директива об электронной коммерции даёт «общие обязательства по мониторингу», а Общий регламент о защите данных (GDPR) запрещает «обработку» ваших загрузок без согласия.

Статья 13 была вынесена на голосование по отдельным пунктам в марте 2019 года и поддержана всего пятью голосами. Впоследствии десять членов Европарламента заявили, что они перепутали и нажали не на ту кнопку. Их голоса были изменены в официальном протоколе, но в соответствии с процедурами ЕС исход (теперь проигрышного) голосования остался прежним.

Почти одновременно Аксель Восс признал, что без автоматических фильтров никак нельзя. В этом не было ничего удивительного: в конце концов, про это все говорили с самого начала, включая лоббистов Facebook и YouTube, которые поддержали идею обязательных фильтров как действенного решения проблемы нарушения авторских прав.

Правительства европейских стран сейчас изо всех сил пытаются реализовать статью 13 (теперь называемую статьей 17 в финальном документе). Если у них получится, появится целый ряд постановлений, требующих, к примеру, чтобы платформы выявляли и блокировали «террористический» и «экстремистский» контент. 

В США Управление по авторским правам обдумывает свой собственный мандат на фильтрацию авторских прав, который заставил бы все платформы сравнивать материалы пользователей с базой данных произведений, защищённых авторским правом, и блокировать нарушения.

Как и в случае со статьей 17 (13), такая мера будет сопряжена с огромными затратами. Помните, что создание Content ID обошлось более чем в 100 млн долл., а Content ID выполняет лишь незначительную часть обязательств, предусмотренных статьей 17 и Бюро по авторским правам США.

Добавление более 100 миллионов долларов к затратам на запуск любой новой онлайн-платформы имеет смысл только в том случае, если вы считаете, что Интернет — это пять гигантских веб-сайтов, один из которых заполнен скриншотами текста с четырёх других. Но если у вас есть хоть какая-то надежда на более децентрализованное будущее, построенное на протоколах, а не на платформах, то забудьте о ней из-за фильтрации.

Что возвращает меня на 20 лет назад и к наивности технооптимистов так это то, что 20 лет назад технологические активисты понимали и боялись технологической антиутопии. Объединяющим лозунгом тогда было не «всё это будет потрясающе», а «всё это будет здорово... но только если мы не облажаемся».

«Войны Napster» были вызваны не бесплатной музыкой, а свободой интернета — принципом, согласно которому мы должны быть свободны в создании сервисов, позволяющих людям напрямую общаться друг с другом, не давая корпорациям или правительствам права вето на это.

«Войны с DRM» не были направлены на контроль за распространением цифрового видео, их вели люди, которые боялись, что наши устройства будут контролировать нас, а не подчиняться нам, и что в результате каждый гаджет и устройство, от динамиков до  автомобилей и медицинских имплантатов, станет местом наблюдения и контроля.

«Война с фильтрами» упирается не в то, можете ли вы загружать музыку или фильмы, а в то, имеют ли право полицейские запретить вам выкладывать видео про них под поп-музыку, которая активирует фильтры и блокирует ваши загрузки.

От Napster до DRM и фильтров ставки в этой борьбе всегда были одинаковыми: будет ли наша цифровая «нервная система» предназначена для того, чтобы шпионить и командовать нами, или же она будет служить инструментом для объединения и координации людей?

Но технооптимисты, включая меня, действительно упустили что-то важное 20 лет назад, а именно тот факт, что антимонопольное законодательство было только на бумаге. 

И мы подумали, что можем положиться на регуляторов в обеспечении справедливости технологий. Это оказалось огромной ошибкой. На самом деле к 1982 году антимонопольное законодательство стало ходячим мертвецом. Последним крупным действием антимонопольных органов был разделение AT&T. Госорганы были слишком слабы, чтобы противостоять IBM или предотвратить возникновение «Baby Bells» в результате распада AT&T. Они даже не смогли выиграть громкое дело против Microsoft.

И всё это не произошло случайно. При Рейгане антимонопольная теория «благосостояния потребителей» от бизнес-лобби стала мейнстримом. Она гласит, что монополии на самом деле «эффективны» и должны быть оспорены только при наличии математических доказательств того, что слияние приведёт к росту цен. Почти половина федеральных судей США посещали уютные вечеринки во Флориде, слушали эти теории и впоследствии неизменно выносили решения в пользу монополий.

Процесс шёл медленно, но теперь, оглядываясь назад, мы видим, как он кардинально изменил всю нашу экономику, в том числе связанную с технологиями. Список «концентрированных» отраслей включает в себя всё: от очков до стеклянных бутылок, от судоходства до финансов, от армрестлинга до черлидинга, от железных дорог до авиакомпаний и, конечно же, от технологий до развлечений.

Спустя 40 лет после отмены антимонопольного законодательства трудно вспомнить, что когда-то мы жили в мире, который запрещал корпорациям расти, покупая мелких конкурентов и объединяясь с более крупными, а также вытесняя с рынка другие предприятия «хищническими ценами».

И всё же, если бы этот режим не пострадал во время развития технологий, мы бы жили в совсем другом мире. Где был бы Google без возможности поглощать мелких конкурентов? Напомним, что его собственные проекты (за исключением Search и Gmail) либо полностью провалились, либо принесли очень мало пользы, и именно благодаря покупке других компаний Google разработал весь свой стек рекламных технологий, мобильную платформу, видеоплатформу и даже инструменты серверной инфраструктуры.

Google в этом не одинок. Big Tech — это не машина для изобретения продуктов и покупки компаний. Apple покупает компании так же часто, как вы — еду. Facebook покупает компании специально для того, чтобы уничтожить потенциальных конкурентов.

Но это не просто Большой технический феномен. Трансформация киноиндустрии, в которой сейчас доминируют всего четыре студии, — это история слияний гигантских компаний, а не нескольких фирм, преуспевающих настолько стремительно, что их конкуренты разоряются.

Борьба за то, чтобы заставить Spotify справедливо платить артистам, обречена до тех пор, пока Spotify и крупные лейблы могут вступать в сговор с целью обмана этих самых артистов. Борьба за то, чтобы журналисты получали зарплату, зависит от прекращения незаконного сговора Google и Facebook с целью кражи доходов от рекламы у издателей. Борьба за справедливую оплату труда создателей мобильных устройств заключается в прекращении массового завышения цен на приложения мобильной дуополией.

Всё это зависит от ведения новой войны, антимонопольной войны — естественного преемника Войн Napster, DRM и фильтров. Это война вместе с бесчисленными союзниками, среди которых люди, ненавидящие, что всё пиво варится всего двумя компаниями, люди, возмущённые тем, что мировое судоходство управляется четырьмя картелями, и люди, понимающие, что «инфляция» — это взвинчивание цен руководителями высококонцентрированных отраслей промышленности в отсутствие конкуренции.

Антимонопольная война развивается так быстро и много где, что участники старых битв за  даже не заметили, что поле битвы изменилось.

Но это новая эра и новая борьба, борьба за то, будет ли мир, в котором грань между офлайном и онлайном практически стерлась, демократически подотчётным и справедливым, или им будет управлять горстка гигантских корпораций. 

Копирайт-войны основывались на том, что технологические компании должны быть столь огромными, чтобы позволить себе разрабатывать и поддерживать агрессивные технологии, необходимые для тщательного контроля за поведением пользователей. Антимонопольные войны основаны на идее, что технологические и развлекательные компании должны быть столь малыми, чтобы творческие работники и пользователи могли поместить их в ванну… и утопить.

Оригинал